Мы живем в эпоху эвфемизмов. Могильщики сегодня превратились в «служащих похоронного бюро», рекламные агенты стали «советниками по связям с общественностью», сторожа повсеместно трансформировались в «охранников» и «смотрителей». В каждой области нашей жизни очевидные истины с некоторых пор камуфлируются туманными формулировками.
В не меньшей степени это относится и к экономике. В былые времена мы страдали от почти периодических экономических кризисов, внезапное начало которых называлось «паникой», а затяжной период после паники назывался «депрессией».
Самой известной депрессией нового времени была, конечно же, та, что началась в 1929 году с типичной финансовой паники и продолжалась вплоть до начала Второй мировой войны. После катастрофы 1929 года экономисты и политики решили, что это больше никогда не должно повториться. Чтобы успешно и без особых хлопот справиться с этой задачей, понадобилось всего лишь исключить из употребления само слово «депрессия». С того момента в Америке больше не было «депрессий». Ибо когда в 1937–1938 годах наступила очередная жестокая депрессия, экономисты попросту отказались использовать это жуткое название и ввели новое более благозвучное понятие — «рецессия». С тех пор мы пережили уже немало рецессий, но при этом ни одной депрессии.
Впрочем, довольно скоро слово «рецессия» тоже оказалось довольно резким для утончённых чувств американской публики. Судя по всему последняя рецессия была у нас в 1957–1958 годах. С того же времени у нас случались «спады», или даже лучше «замедления», а то и «отклонения». Поэтому не надо печалиться, благо депрессии и даже рецессии объявлены указом экономистов вне закона; отныне самое худшее, что может с нами случиться, это «замедление». Таковы причуды «Новой экономики».
На 30 лет экономисты нашей страны позаимствовали представление об экономическом цикле, принадлежавшее ныне покойному британскому экономисту Джону Мейнарду Кейнсу, автору-создателю кейнсианской, или «новой», экономики, которую он описал в своей книге «Общая теория занятости, процента и денег», вышедшей в 1936 году. Со всеми их диаграммами, математическими расчетами и неустоявшимся жаргоном, позиция кейнсианцев в отношении бумов и крахов есть сама простота, даже наивность. Если на дворе инфляция, то её причины скорее всего кроются в «избыточных расходах» со стороны населения; рекомендуемый метод лечения предписывает правительству (как самопровозглашённому стабилизатору и регулятору национальной экономики) вмешаться и обязать публику тратить меньше, «впитывая их избыточную покупательную способность» через усиление налогообложения. В то же время, если возникает рецессия, то её причины следует искать в недостаточных частных расходах, и лечение заключается в увеличении правительством своих собственных расходов, лучше всего посредством бюджетного дефицита, пополняя таким образом совокупный национальный поток расходов.
Идея о том, что увеличение правительственных расходов, или «лёгкие» деньги, «благо для бизнеса», тогда как урезание бюджета, или более «твердые» деньги, «зло», просочилась даже в самые консервативные газеты и журналы. Кроме того в этих изданиях будут считать само собой разумеющимся, что на федеральное правительство возложена священная обязанность неуклонно вести экономическую систему по узкой тропинке между пропастью депрессии, с одной стороны, и пучиной инфляции — с другой, ибо рыночная экономика неизменно должна быть подвержена опасности стать жертвой одного из этих зол.
Все нынешние школы экономистов придерживаются тех же взглядов. Обратите, например, внимание на точку зрения д-ра Пола Маккрэкена, занимающего пост председателя Совета экономических консультантов при президенте Никсоне. В своем интервью New York Times, которое он дал вскоре после вступления в должность (24 января 1969 года), Маккрэкен заявил, что одна из основных экономических проблем, с которой столкнулась новая администрация, заключается в том, «как утихомирить инфляционную экономику одновременно не отпуская безработицу на неприемлемо высокий уровень. Другими словами, если бы от нас требовалось только приостановить инфляцию, то это вполне реально. Но терпимость нашего общества к безработице слишком ограничена». И далее: «Я думаю, нам следует двигаться в этом направлении очень осторожно. По сути у нас не так много опыта в том, чтобы планомерно охлаждать экономику. В 1957 году мы ударили по тормозам, и, разумеется, получили серьёзный экономический спад».
Обратите внимание на общее отношение д-ра Маккрэкена к экономике: оно примечательно тем, что его разделяют почти все современные экономисты. К экономике относятся как к потенциально трудоспособному, но чересчур беспокойному и упрямому пациенту, с извечной склонностью удариться в ещё большую инфляцию или безработицу. Правительство при этом должно выполнять функции врача или наставника, который всегда бдителен, всегда наготове что-либо подправить, дабы поддерживать экономического пациента в хорошей рабочей форме. В любом случае экономическому пациенту здесь явно отводится роль подчиненного, а правительству как «лечащему врачу» — роль диктатора.
Прошло не так уж много времени с тех пор, когда подобного рода взгляды и политика именовались «социализмом»; но мы живем в эпоху эвфемизмов, поэтому сегодня мы используем для них гораздо менее суровые термины, такие как «умеренность» или «просвещённое свободное предпринимательство».
В чем же тогда причины периодических депрессий? Действительно ли экономические циклы коренятся в самой системе свободной рыночной экономики и, стало быть, есть необходимость в той или иной форме государственного планирования, если мы хотим удержать экономику в неких рамках стабильности? Действительно ли бум, а затем крах, просто «случаются» в экономике, или же одна фаза цикла логически вытекает из другой?
Популярное сегодня воззрение на экономический цикл идёт, на самом деле, от Карла Маркса. Маркс заметил, что до начала (приблизительно в конце XVIII века) Промышленной революции не существовало никаких регулярно повторяющихся бумов и депрессий. Мог возникнуть неожиданный экономический кризис всякий раз, когда какой-нибудь король объявлял войну или конфисковывал собственность своего подданного; но при этом отсутствовали всякие признаки специфически современного явления всеобщих и вполне регулярных резких колебаний маятника предпринимательской удачи, кредитного расширения и сжатия. Поскольку эти циклы возникают на исторической сцене примерно в то же самое время, что и современная промышленность, Маркс заключил, что деловые циклы являются неотъемлемой чертой капиталистической рыночной экономики. Существующие сегодня школы экономической мысли независимо от их разногласий по иным вопросам сходятся во мнении в решающем пункте: деловые циклы зарождаются где-то в глубинах рыночной экономики. Стало быть, винить в них нужно именно рыночную экономику. Карл Маркс был убеждён, что периодические депрессии будут становиться все тяжелей и тяжелей, и наконец это подтолкнет массы к восстанию и уничтожению системы, а современные экономисты уверены, что правительство в состоянии успешно стабилизировать кризисные ситуации и сам цикл. Но все стороны согласны, рыночная экономика виновна в происходящем и что если как-то и можно спасти положение, то это должна быть некая форма масштабного государственного вмешательства.
Между тем в предположении о том, что во всём виновата рыночная экономика, есть множество мелких нестыковок. Так, «общая экономическая теория» учит нас, что предложение и спрос на рынке имеют тенденцию находиться в равновесии и что таким образом цены на продукцию и факторы производства также стремятся к некой точке равновесия. Пусть даже изменения в текущих данных, которые происходят постоянно, исключают возможность достижения полного равновесия, в общей теории рыночной системы нет ничего, что объясняло бы регулярные и повторяющиеся фазы делового цикла. Современные экономисты «решили» эту проблему просто — развели свою общую теорию рыночных цен и свою теорию экономического цикла по отдельным, плотно задраенным отсекам, дабы те никогда не соприкасались, а тем более не соединились между собой. Экономисты, к сожалению, забыли, что существует лишь одна экономика и соответственно только одна интегрированная экономическая теория. Ни экономическая жизнь, ни структура теории не могут или не должны пребывать в водонепроницаемых отсеках; наши экономические знания либо представляют собой единое целое, либо не представляют собой ничего. Однако многие экономисты согласны применять абсолютно раздельные и к тому же взаимоисключающие теории для общего анализа цен и для экономических циклов.
Этот подход порождает ещё более серьёзные проблемы: поскольку экономисты не заботятся о согласовании своих теорий экономического цикла и общего анализа цен, ими не учитывается очевидное расстройство предпринимательской функции в периоды экономических кризисов и депрессий. Что это такое? В рыночной экономике одна из самых важных функций делового человека состоит в том, чтобы быть лицом, которое вкладывает средства в систему производства, покупает оборудование и нанимает рабочую силу, чтобы производить что-то, о чём он не может заранее сказать, принесёт ли оно ему хоть какую-то прибыль. Другими словами, предпринимательская функция — это функция предвидения неопределённого будущего. Прежде чем сделать вложение или запустить производственную линию, предприниматель должен рассчитать настоящие и будущие расходы, а также будущую выручку, чтобы тем самым оценить, получит ли он прибыль от своих действий. Если он прогнозирует успешно и к тому же значительно лучше, чем конкуренты, то его инвестиции принесут прибыль. Чем лучше его прогнозы, тем выше будет его прибыль. С другой стороны, если прогнозист он неважный и переоценивает спрос на свою продукцию, то он понесет убытки и довольно скоро будет вытеснен из бизнеса.
Рыночная экономика работает как экономика прибылей и убытков, в которой проницательность и умение предпринимателей измеряется получаемой прибылью. Экономика предполагает некий встроенный механизм, своего рода естественный отбор, который обеспечивает выживание и процветание людей, лучше прогнозирующих будущее, и избавление от тех, кто хуже справляется с этой задачей. Чем большую прибыль получат более умелые прогнозисты, тем больше в их распоряжении будет средств для вложения в производственную систему. С другой стороны, несколько лет убытков заставят несостоятельных прогнозистов оставить предпринимательскую деятельность и перейти в ряды наемных работников.
Но если рыночная экономика располагает встроенным механизмом естественного отбора хороших предпринимателей, то в целом нам не следует ожидать, что слишком много деловых предприятий понесёт убытки. Действительно, если мы взглянем на экономику в обычный день или год, то обнаружим, что убытки оказываются не слишком распространённым явлением. В таком случае, почему так получается, что периодически в периоды рецессий и особенно при острых депрессиях деловой мир переживает обширную эпидемию банкротств и крупных убытков? Почему приходит момент, когда предприятия, прежде крайне проницательные в своей предпринимательской способности получать прибыль и избегать убытков, вдруг обнаруживают, что несут крупные и необъяснимые потери? Любая теория депрессий должна объяснить этот важнейший момент. Такое объяснение, как «недостаточное потребление» (то есть снижение общих потребительских расходов) нельзя считать удовлетворительным: почему деловые люди, способные предугадывать экономические перемены, вдруг разом оказываются неспособными предсказать это снижение потребительского спроса?
Теория депрессий должна объяснить, почему экономика движется скачками от одного цикла «бум–крах» к другому, без каких-либо признаков возможного перехода к той или иной разновидности плавного движения или спокойного постепенного приближения к состоянию равновесия. В частности, теория депрессии должна объяснять гигантское обилие ошибок, которые возникают быстро и неожиданно в ходе экономического кризиса и тянутся через весь период депрессии. Кроме того, есть третий универсальный факт, который теория цикла должна объяснить: бумы и крахи неизменно становятся гораздо более резкими и ощутимыми в «отраслях, производящих средства производства», то есть изготавливающих станки и оборудование, производящих промышленное сырье и сооружающих промышленные предприятия, нежели в отраслях, производящих потребительские товары. Это обстоятельство экономического цикла нельзя объяснить такими теориями депрессии, как популярная доктрина недопотребления. Ведь если во всём виноваты недостаточные расходы, и если всё дело только в том, что потребители недостаточно тратят на потребительские товары, тогда как же получается, что розничная торговля в последнюю очередь и в наименьшей степени впадает в какую-либо депрессию и что по-настоящему депрессия поражает такие сферы производства, как станкостроение, капитальное оборудование, строительство и добывающие отрасли? Эти же области переживают самый большой подъём в инфляционных фазах экономического цикла. Таким образом, теория экономического цикла должна объяснить и гораздо более высокую амплитуду бумов и крахов в отраслях, производящих товары производственного назначения.
К счастью, теория экономического цикла, соответствующая наблюдаемой действительности, всё же существует, хотя и совершенно игнорируется в современной экономической науке. Прародителями этой теории стали шотландский философ и экономист XVIII века Дэвид Юм, а также видный английский экономист начала XIX века, представитель классической школы Дэвид Рикардо. В первую очередь эти учёные заметили, что в середине XVIII века наряду с индустриальной системой возник другой важнейший институт — банковское дело с его способностью расширять кредит и денежную массу (поначалу в виде бумажных денег, или банкнот, а позднее в виде депозитов до востребования, или текущих счетов, которые подлежат оплате наличными). Именно в деятельности коммерческих банков эти экономисты нашли ключ к разгадке повторяющихся циклов, состоящих из расширения и сжатия, из бумов и крахов, так озадачивавших наблюдателей ещё с середины XVIII века.
Рикардианский анализ экономического цикла выглядел примерно так: естественными деньгами, возникающими на свободном рынке, являются полезные товары — в основном серебро и золото. Если бы деньги этими предметами и ограничивались, то экономика в целом функционировала бы так же, как функционируют отдельные рынки: плавное приведение предложения и спроса в равновесие, и, следовательно, никаких бумов и крахов. Но введение банковского кредита добавляет ещё один ключевой (и разрушительный) элемент. Банки создают денежную массу, выпуская в обращение банковские расписки (т.н. кредитные билеты или банкноты), которые подлежат оплате золотом по требованию предъявителя. Но на практике, разумеется, не все расписки могут быть конвертированы в золото. К примеру, если банк собирает в своём хранилище 1000 унций золота и выпускает подлежащие немедленной оплате кредитные расписки на 2500 унций золота, то очевидно, что им было выпущено на 1500 расписок больше, чем у него было золота. И до тех пор, пока не происходит согласованного «наплыва» требований к банку о произведении расчетов по этим распискам, они обращаются на рынке как бумаги, приравненные по стоимости к одной унции золота. Получается, что банк сумел расширить денежную массу страны на 1500 унций золота, которого никогда не существовало.
Банки охотно выдают деньги, поскольку чем больше они расширят свой кредит, тем весомее будет их прибыль. Это ведёт к росту денежной массы в пределах данной страны — например, Англии. В связи с тем, что общая денежная масса в Англии увеличивается, растут и денежные доходы и расходы англичан, к тому же увеличение денежной массы повышает цены на английские товары. Результатом становятся инфляция и бум в пределах страны. Но инфляционный бум несет в себе семена своего окончания. Ведь так как денежная масса и доходы в Англии увеличиваются, англичане начинают покупать больше товаров в других странах (предлагая «деньги, размениваемые на золото»). Более того, поскольку английские цены растут вверх, английские товары начинают утрачивать свою конкурентоспособность по сравнению с товарами из других стран, на которые цены не повысились или же повысились менее значительно. Англичане начинают меньше покупать на родине и больше за границей, тогда как иностранцы покупают меньше в Англии и больше у себя дома. Результатом становится дефицит в английском платёжном балансе, где уровень английского экспорта резко отстает от импорта. Но если импорт превышает экспорт, это означает, что деньги из Англии должны утекать за рубеж. Какие это будут деньги? Безусловно, не банковские расписки, поскольку немцы, французы или итальянцы мало или же совсем незаинтересованы в том, чтобы хранить свои средства «запертыми» в английских банках. Иностранцы непременно предъявят английским банкам их расписки для обмена на золото, и золото будет постоянно утекать за рубеж — и так до тех пор, пока в Англии продолжается инфляция. Но это означает, что кредитные деньги английских банков будут всё больше и больше обесцениваться по сравнению со скудеющими в хранилищах английских банков золотыми монетами. Когда процесс заходит слишком далеко, банки в конце концов начинают останавливать его. Ведь они обязаны погашать свои расписки, а их золотой запас стремительно тает. В итоге банки сокращают выдачу кредитов и с целью спасти себя выкупают часть своих расписок, обращающихся на рынке. Нередко подобное отступление ускоряется ещё и наплывом требований от вкладчиков, обеспокоенных шатким состоянием национальных банков.
Кредитное сжатие меняет расстановку сил в экономике; за бумом следуют снижение активности и крах. Банки умеряют свой пыл, а предприятия несут убытки, по мере того, как усиливается пресс долговых обязательств и продолжается спад деловой активности. Снижение предложения банковских денег ведёт в свою очередь к общему падению цен в Англии. Когда объём денежной массы и доходы снижаются и английские цены падают, английские товары становятся сравнительно более привлекательными на фоне зарубежной продукции. Сальдо платежного баланса меняет знак: теперь экспорт превышает импорт. Поскольку в страну поступает золото, положение банков становится гораздо более устойчивым.
В этом и заключается смысл депрессивной фазы экономического цикла. Отметим, что эта фаза вытекает, причем неизбежно, из предшествующего бума. Именно предшествующая инфляция делает фазу депрессии неизбежной. Таким образом, депрессия — это процесс, посредством которого рыночная экономика избавляется от крайностей и искажений предыдущего инфляционного бума и восстанавливает устойчивое положение. Депрессия является малоприятной, но необходимой реакцией на искажения и крайности предшествующего бума.
Почему же тогда начинается новый цикл? Почему экономические циклы имеют тенденцию повторяться вновь и вновь? Потому, что когда банки приходят в себя и обретают устойчивое положение, они вновь готовы возобновить естественную для них политику расширения банковского кредита, после чего начнется новый бум, неся в себе семена следующего неизбежного краха.
Но если причиной возникновения экономического цикла является банковское дело, то разве банки не являются такой же частью свободной рыночной экономики и разве в связи с этим мы не можем сказать, что по-прежнему всему виной свободный рынок, пусть даже только через свой банковский сектор? Ответом будет «нет», поскольку банки никогда не смогли бы расширить кредит, если бы не вмешательство и поддержка государства. Ведь если бы банки действительно конкурировали между собой, любое расширение кредита одним банком повлекло бы за собой скопление его расписок в других банках, а эти конкуренты быстро призвали бы такой банк к погашению долгов наличностью. Конкуренты банка потребуют от него оплаты золотом точно так же, как это сделают иностранцы, но с той разницей, что это произойдёт гораздо быстрее. Это пресечёт в корне любые зачатки инфляции ещё до её начала.
Банки способны без опаски расширять кредит только когда существует центральный банк, то есть по существу государственный банк, пользующийся монополией неразрушимого предприятия и благодаря правительству занимающий привилегированное положение в банковской системе. Именно после учреждения централизованной банковской системы банки получили возможность сколько-нибудь долго расширять свой кредит, и в современном мире возник привычный ныне экономический цикл.
Центральный банк обретает контроль над банковской системой посредством таких правительственных мер, как превращение своих собственных расписок в узаконенное платёжное средство, в средство расчёта по любым задолженностям и при уплате налогов. Кроме того, центральному банку предоставлена монополия на выпуск бумажных денег (Банк Англии — центральный банк, учрежденный правительством, — имеет предоставленную законом монополию выпуска банкнот в районе Лондона). Центральный банк подчиняет кредитную систему путём прямого принуждения других банков в стране быть его клиентами, храня в нём резервы наличности (как в Соединенных Штатах с их Федеральным резервом). И не то, чтобы банки были недовольны этим вмешательством; ведь именно учреждение централизованной банковской системы делает возможной длительную кредитную экспансию, поскольку экспансия банкнот центрального банка позволяет всем коммерческим банкам одновременно расширять свой кредит. Централизованная банковская система работает как удобный банковский картель, и банки теперь могут расширять кредитование, опираясь кроме золота на более объёмные резервы наличности в виде банкнот центрального банка.
Итак, теперь мы видим наконец, что причиной экономического цикла являются отнюдь не таинственные сбои в системе свободной рыночной экономики, а как раз наоборот: систематическое вмешательство государства в рыночный процесс. Правительственное вмешательство влечет за собой банковскую экспансию и инфляцию, а когда инфляция подходит к концу, начинается корректировка.
Рикардианская теория выявила основные причины экономического цикла. Из неё следует, что депрессия возникает как следствие вмешательства государства в рыночный процесс, это не свойство рыночной экономики. Но две проблемы всё же оставались без объяснения: откуда это неожиданное обилие деловых ошибок, резкий сбой предпринимательской функции, и почему в отраслях, выпускающих товары производственного назначения, колебания значительней, чем в отраслях, выпускающих потребительские товары. Рикардианская теория объясняла лишь изменения уровня цен на рынке в целом; в ней отсутствовал любой намек на объяснение различий в отраслях, производящих капитальные и потребительские товары.
Более точная теория экономического цикла была в конце концов открыта и изложена австрийским экономистом Людвигом фон Мизесом, когда он был профессором Венского университета. Первые наброски своего решения жизненно важной проблемы экономического цикла Мизес изложил в книге «Теория денег и кредита», вышедшей в 1912 году. В 1920-х годах Мизес развивал свою теорию цикла, после чего она была представлена англоязычному миру последователем Мизеса, Фридрихом фон Хайеком, который в начале 1930-х годов прибыл из Вены преподавать в Лондонской школе экономики. Хайек опубликовал на немецком и английском языках две книги, в которых применялась и детально развивалась теория цикла Мизеса: «Денежная теория и экономический цикл» и «Цены и производство». Поскольку Мизес и Хайек были австрийцами и кроме того следовали традиции австрийских экономистов XIX века, эта теория стала известна в литературе как «австрийская теория экономического цикла».
Без расширения банковского кредита предложение и спрос стремятся к равновесию с помощью свободной системы цен, и потому нет почвы для возникновения бумов или крахов. Но затем правительство через свой банк стимулирует экспансию банковского кредита путём увеличения обязательств центрального банка и тем самым запасов наличности в коммерческих банках страны. Банки приступают к расширению кредита и, следовательно, к увеличению общей денежной массы. Как отмечалось рикардианцами, расширение банковских денег поднимает цены на товары и, соответственно, вызывает инфляцию. Но Мизес показал, что это имеет и иные последствия, причем даже более пагубные. Расширение банковского кредита путём вливания в экономику новых кредитных ресурсов искусственно понижает ставку процента ниже уровня, соответствующего свободному рынку.
Остановимся на этом подробнее. В условиях свободного и недеформированного рынка процентная ставка определяется исключительно «временны’ми предпочтениями» всех индивидов, которые и образуют рыночную экономику. Сущность займа состоит в том, что «будущий товар» (долговая расписка, которая может быть использована только в будущем) обменивается на «настоящий товар» (деньги, которые могут быть использованы в настоящем). Поскольку люди всегда предпочитают иметь деньги в данный момент по сравнению с перспективой получения той же суммы денег в некотором будущем, то товар, имеющийся в настоящем, неизменно предполагает премиальную надбавку по сравнению с товаром, который будет получен в будущем. Этой премией и является процентная ставка, а её величина должна меняться в соответствии с той степенью, в которой люди предпочитают настоящее будущему, то есть степенью их временны’х предпочтений.
Предпочтения людей определяют и объёмы, в которых люди будут сберегать по сравнению с тем, сколько они будут тратить. Если их предпочтения будут уменьшаться (то есть если снижается их уровень предпочтения настоящего по сравнению с будущим), то они будут тратить меньше в настоящий момент, чтобы больше откладывать на будущее; в то же самое время и по той же причине будет понижаться и ставка процента (так как меньшее число людей будет тратить в кредит). Экономический рост происходит в значительной степени по причине изменения временного предпочтения, что ведёт к увеличению пропорции между сбережениями и инвестициями относительно немедленного потребления, а также к понижению процентной ставки.
Но что будет, если процентная ставка упадёт не по причине более низких предпочтений настоящего по сравнению с будущим и более высоких сбережений, а из-за государственного вмешательства, которым поощряется расширение банковского кредита? Что будет, если процентная ставка занижается искусственно, вследствие вмешательства, а не естественным путём в результате изменений в оценках и предпочтениях потребителей?
Возникает беспорядок. Предприниматели, завидев падение процентной ставки, реагируют так, как им и положено реагировать на подобное изменение в рыночных сигналах: они набирают кредиты и вкладывают больше в капитальные и производственные товары. Инвестиции, особенно в длительные проекты, которые прежде выглядели убыточными, теперь представляются прибыльными по причине снижения затрат на уплату процентов. Иными словами, бизнесмены реагируют так, как они реагировали бы, если бы сбережения действительно возросли: они расширяют инвестиции в капитальное оборудование, капитальные товары, промышленное сырьё, строительство по сравнению с непосредственным производством потребительских товаров.
Предприятия охотно занимают создаваемые банками деньги, которые поступают к ним по более низким ставкам, и в итоге ими оплачиваются более высокие земельные ренты и более высокие заработки рабочим, занятым в сфере производства капитальных товаров. Возросший спрос предприятий повышает общие ставки оплаты труда в стране, но предприятия считают, что они в состоянии оплатить эти более высокие издержки. В общем, правительственно-банковская интервенция на рынке капитала и искажение такого ключевого рыночного сигнала, как процентная ставка, ввели их в заблуждение.
Проблема возникает, как только работники и землевладельцы — причем преимущественно первые, поскольку бoльшая часть валового дохода предприятий идёт на оплату труда, — начинают тратить деньги, которые они получили в форме заработной платы. Поскольку предпочтения населения не изменились, люди не стремятся сберегать больше, чем они сберегали раньше. Они начинают расходовать всё бoльшую и бoльшую часть своего заработка, направляя расходы в сферу потребительских товаров. Они не сберегают и не инвестируют достаточно средств для приобретения промышленной техники, капитального оборудования, промышленного сырья и т.п. так как им это не нужно.
Вскоре обнаружится, что предприниматели слишком много инвестировали в капитальные товары и недостаточно — в товары потребительские. Бизнес «клюнул» на правительственное вмешательство и искусственное снижение ставки процента, после чего действовал исходя из того, что сбережений для инвестиций доступно больше, чем имелось в действительности. Но теперь новые деньги просочились через систему и стало ясно, что те сбережения, которые имелись в распоряжении предприятий, были вложены неправильно. Бизнес слишком много вложил в капитальные товары.
Инфляционный бум ведёт к искажениям в системе производства. После этого «депрессия» выглядит как необходимая оздоровительная фаза, посредством которой рыночная экономика ликвидирует необоснованные и нерентабельные капиталовложения периода бума. Депрессия является болезненным, но неизбежным процессом, в ходе которого рынок устраняет ошибки и крайности. Поскольку цены на производственные факторы взлетели в ходе бума слишком высоко, это означает, что ценам на труд и товары в сфере производства капитальных товаров необходимо позволить снижаться до тех пор, пока не восстановятся надлежащие рыночные соотношения.
Но если увеличенные суммы денег в форме более высокой заработной платы доходят до рабочих очень быстро, то каким образом бумы могут продолжаться годами, но при этом не выявляются свойственные им необоснованные инвестиции и не становятся очевидными ошибки, порождённые искажением рыночных сигналов? Ответ состоит в том, что бумы оказались бы очень недолговечны, если бы расширение банковского кредита и снижение ставки процента ниже уровня, определённого свободным рынком, было единичным случаем. Кредитная экспансия — не одноразовое мероприятие; она возобновляется вновь и вновь, не давая потребителям возможности восстановить предпочтительные для них пропорции потребления и сбережения и не позволяя росту издержек в отраслях капитальных товаров даже догнать инфляционный рост цен. Подобно периодическому пришпориванию скакуна, движение бума поддерживается безостановочно и чуть впереди неизбежного возмездия с помощью повторных доз стимулирующего средства — банковского кредита. И только когда экспансию банковского кредита необходимо наконец остановить либо по причине возникновения неустойчивого положения банков, либо потому, что люди начинают менять отношение к продолжающейся инфляции, приходит время «расплатиться с оркестром». Тогда неизбежные корректировки ликвидируют чрезмерные инвестиции периода бума, наряду с восстановлением более пропорционального акцента на производство потребительских товаров.
Итак, теория экономического цикла Мизеса даёт ответы на все наши вопросы: о повторении и периодическом характере цикла, о концентрации предпринимательских ошибок и о гораздо более интенсивном воздействии бумов и спадов на индустрию средств производства.
Кроме того, Мизес прямо возлагает вину за цикл на инфляционное расширение банковского кредита, вызванное вмешательством правительства и его центрального банка. Что, по мнению Мизеса, требуется сделать, например, правительству, когда возникает депрессия? В чем заключается роль правительства в ходе лечения депрессии? В первую очередь правительство должно как можно быстрее остановить инфляцию. Это неизбежно приведёт к депрессии и рецессии. Но чем дольше правительство с этим медлит, тем болезненнее будет потом вынужденная адаптация. Чем скорее будет пережита корректировка, тем лучше. Кроме того, это означает, что правительство никогда не должно оказывать помощь в неустойчивых деловых ситуациях; оно никогда не должно спасать от банкротства или ссужать деньгами предприятия, переживающие трудности. Это всего лишь продлит агонию и превратит острую и скоротечную фазу депрессии в продолжительную хроническую болезнь. Правительство никогда не должно искусственно поддерживать уровень ставок заработной платы или вмешиваться в ценообразование — это отложит завершение процесса корректировки на неопределённый срок. Правительство не должно пытаться вновь вызвать инфляцию — это лишь посеет ещё большие неприятности в будущем. Правительство не должно ничего предпринимать и для поощрения потребления, при этом оно не должно увеличивать свои собственные расходы. После подъёма экономика нуждается не в увеличении потребительских расходов, а в уменьшении трат и росте сбережений, чтобы возместить какую-то часть чрезмерных вложений, сделанных в ходе бума.
Согласно Мизесу, правительство не должно предпринимать никаких действий. С точки зрения экономического здоровья и скорейшего окончания депрессии оно должно проводить политику строгого невмешательства. Всё, что оно сделает, только отсрочит и затруднит процесс адаптации; чем меньше оно вмешивается, тем скорее рыночный процесс сделает своё дело.
Мизесианская установка, таким образом, представляет собой полную противоположность кейнсианской: правительству предписывается никоим образом не вмешиваться в экономику; оно лишь должно остановить им же осуществляемую инфляцию и сократить свой же бюджет.
В наши дни даже среди экономистов совершенно забыто то обстоятельство, что мизесианское толкование и анализ депрессии получили признание именно в период Великой депрессии 1930-х годов — той самой депрессии, которая предъявляется сторонникам свободной рыночной экономики как её самый очевидный и катастрофический провал. Но это совсем не так. 1929 год стал неизбежным следствием широкомасштабного увеличения банковского кредита в 1920-х годах, то есть результатом политики, сознательно избранной западными правительствами, и, что самое важное, Федеральной резервной системой в США. Это стало возможным после безуспешной попытки Запада вернуться к золотому стандарту по окончании Первой мировой войны, тем самым предоставляя больше пространства для инфляционной политики правительства. Сегодня президента Кулиджа вспоминают как сторонника свободной конкуренции и невмешательства в рыночную экономику; он им не был, и что самое печальное — менее всего в денежно-кредитной области. К несчастью, все грехи и ошибки вмешательства Кулиджа были затем подброшены под дверь несуществующей свободной рыночной экономике.
Если Кулидж сделал 1929 год неизбежным, то уже ни кто иной, как президент Гувер, продлил и усилил депрессию, преобразовав её из характерно резкого, но скоротечного спада в продолжительную и едва ли не роковую болезнь, которую «излечила» только бойня Второй мировой войны. Именно Гувер, а не Франклин Рузвельт, стал основателем политики «Нового курса», представляющей собой широкое применение государством как раз тех мер, от которых в первую очередь предостерегает австрийская теория: поддержание ставок заработной платы выше уровней свободного рынка, поддержание цен ниже этого уровня, выдача денежных займов неустойчивым деловым предприятиям. Рузвельт лишь придал всему этому размах, но первопроходцем был Гувер. В результате, впервые в американской истории возникла непрекращающаяся и устойчивая массовая безработица.
Людвиг фон Мизес предсказал депрессию в самый разгар бума 1920-х годов, в дни, когда (как и сегодня) экономисты и политики, вооружившись «новой экономической теорией» бесконечной инфляции, а также новыми «инструментами», предоставленными Федеральной резервной системой, провозгласили бессрочную «Новую эру постоянного процветания», гарантированную нашими мудрыми экономическими докторами из Вашингтона. Людвиг фон Мизес — единственный, кто был вооружен верной теорией экономического цикла, — стал одним из немногих экономистов, сумевших предсказать скорую депрессию. Фридрих Хайек распространил его слово в Англии, и молодые английские экономисты в начале 1930-х годов начали использовать мизесианскую теорию цикла в своем анализе депрессии, и, кроме того, усваивать вытекающие из данной теории рецепты экономической политики, основанные на принципах невмешательства в рыночные процессы.
К несчастью, современные экономисты усвоили взгляд на историю, сформулированный лордом Кейнсом. Никто из «классических экономистов» не располагал теорией экономического цикла, пока в 1936 году не появился сам Кейнс. Существовала теория депрессии; это была классическая экономическая традиция; ею предписывались «твердые» деньги и свободная конкуренция; поверх неё Кейнс выдвинул свою доктрину. Мизесианскую теорию не пытались опровергнуть — её просто позабыли в стремлении побыстрее примкнуть к неожиданно вошедшему в моду кейнсианскому течению. Некоторые из ведущих сторонников мизесианской теории — которые, несомненно, всё прекрасно понимали — пошли на поводу у нового учения, чем обеспечили себе ведущие посты в американских университетах.
Но вот лондонский журнал «Экономист» объявляет, что теория Кейнса не работает. После более чем десяти лет столкновения с упрямыми экономическими фактами кейнсианцы отступают по всем фронтам. Денежная масса и банковский кредит постепенно признаются ключевыми факторами экономического цикла. Время пришло. Пора открыть заново, возродить мизесианскую теорию экономического цикла. Это может произойти совсем не скоро; ведь если это произойдёт, то вся концепция Совета экономических консультантов должна пойти прахом, а нам предстоит увидеть массированное отступление правительства из сферы экономики. Но чтобы все это осуществилось, мир экономистов, как и общество в целом, должен узнать о существовании объяснения экономического цикла, которое пролежало на полке в забвении на протяжении стольких лет.
Мюррей Н. Ротбард
1969